Читать интересную книгу Закованные в броню - Элена Томсетт

В Плоцке, в 20 милях от имения пана Ставского, располагался второй по значению и первый по изысканности и куртуазности манер двор княгини Александры, сестры короля Владислава Ягелло, и ее супруга, мазовецкого князя Земовита IV. Блистательная княгиня, как некогда королева Ядвига, была поклонницей западной моды и образа жизни и покровительницей крестоносцев. Про себя Твердислав Ярунович решил во что бы то ни стало посетить Плоцк и побывать при дворе княгини, особенно, когда там будут проходить переговоры поляков с крестоносцами. В Литве говорили о том, что в Плоцке встретятся лично герцог Конрад фон Юнгинген, великий магистр Тевтонского Ордена, и польский король Владислав Ягелло. Инструкции великого князя, данные Твердиславу Яруновичу, были тайные, четкие и недвусмысленные. Кроме того, у хитрого боярина имелось письмо князя Витовта к его молодому племяннику, некогда воевавшему под его руководством с Тимур-Кутлуком. Этот молодой человек, князь Острожский, весьма интересовал Твердислава Яруновича с точки зрения его собственных матримониальных планов. В неполные 24 года он все еще был не женат, что являлось явлением необычным для польского шляхтича. Кроме того, он был также непозволительно богат, соединив крупное состояние в Польше, доставшееся ему от матери, княгини Острожской, с не менее крупным состоянием от его отца, литовского князя Нариманта, княжившего некогда в Новгороде, и приумножив их своим личным участием во многих удачных военных кампаниях. В добавление ко всему, он приходился родственником всем коронованным владыкам польских и мазовецких земель, что автоматически обеспечивало ему карьеру при дворе.

Развалившись на крепкой лавке возле стола в большой горнице Ставиц, в имении деверя, разряженный в алый кафтан с темной соболиной оторочкой, боярин размышлял, глядя на дочерей, кто лучше сможет осуществить его честолюбивые намерения, Марина или Елена.

Они жили в Ставицах уже почти два месяца. Общество, собиравшееся обычно у Вереха, было немногочисленным. Его представляли два посланные вместе с боярином в Польшу литовцы, пан Доманский и князь Радзивилл с сестрой, темноволосой и темноглазой, как цыганка, Эльжбетой, которую в кругу семьи называли «ведьмой», а также поляк пан Станислав, сын краковского каштеляна пана Тенчинского. Обстановка в доме отличалась крайней простотой: стол, лавки, застеленные дорогими коврами, на столе белая, шелковая, с узорами скатерть. На стенах ничего, кроме тяжелого, украшенного драгоценными камнями фамильного оружия да тяжеловесных, старомодных настенных канделябров для факелов, освещавших горницу по вечерам.

В тот день вся компания с нетерпением поджидала возвращения пана Ставского из Плоцка. В городе уже открыто говорили о том, что Владислав Ягайло и свита польского короля будет в Плоцке завтра в середине дня. В просторной горнице Ставиц с самого утра царила нервозная обстановка ожидания, не исчезавшая на протяжении всего дня.

Доблестный пан Доманский, с некоторых пор зачастивший в дом Верехов, в расстройстве чувств ходил взад-вперед по горнице. Он был, пожалуй, единственным человеком, который знал о матримониальных планах боярина Вереха. У него также имелись веские основания подозревать, что его чувства по отношению к младшей дочери новгородца уже не являются для него тайной, и что в любой момент он может запретить ей даже думать о нем.

Боярышня Марина сидела на лавке у стены с рукоделием в руках. Тоненькая, гибкая, как литовская хмелинка, с глубокими, словно озера, серо-голубыми глазами, пленяющими выражением задорного вызова, она обладала столь редким чистым девичьим обаянием, что немногие молодые люди могли забыть ее озорного взгляда и ясной улыбки. Пылкие литвины ловили каждое слово, жест, улыбку, и готовы были умереть за малейшую прихоть молодой боярышни.

Пан Станислав Тенчинский стоял подле нее, опершись коленом о лавку и склонившись к Марине. Как обычно в ее присутствии, он говорил, говорил, не умолкая, обо всем и ни о чем, стремясь привлечь и удержать внимание Марины. Верех задумчиво смотрел на них. Он не любил пана Тенчинского, хотя не раз, видя расположение к нему Марины, уже прикидывал выгодность подобного союза, но всякий раз отметал его как неподходящий. Пан Станислав, по его мнению, был недостаточно родовит, чтобы разбогатеть милостями короля, и недостаточно умен и храбр, чтобы достичь богатства самому.

Еще ниже склонившись к русоволосой головке боярышни, пан Тенчинский, улыбаясь и поблескивая глазами, рассказывал, судя по легкой улыбке, коснувшейся уст боярышни, что-то забавное. Боярин слегка нахмурился. Несомненно, пан Станислав был хорош собой. Черты его лица отличались замечательной правильностью и гармонией, невысокий гладкий лоб покат, тонкие дуги бровей словно выписаны кистью иконописца. Голубые, немного водянистые глаза были, пожалуй, маловаты, но в общем, красивы; длинный орлиный нос трепетал тонкими подвижными крыльями, выдавая легковозбудимую натуру поляка; и наконец, полные, по-женски капризные по рисунку, губы четко оттенялись негустыми темными усами над верхней губой. Удивительно белый цвет нежной кожи, казавшейся почти алебастровой по контрасту с темными, цвета воронова крыла, длинными кудрями пана Станислава, по польской моде завитыми в локоны, и здоровый румянец во всю щеку вместе с немного заносчивым выражением, которое придавала ему оттопыренная нижняя губа, довершали примечательный портрет молодого поляка. Он был, бесспорно, красив, но красив слишком уж манерной, женственной красотою. В его облике не было ничего от воина.

В своих размышлениях боярин Верех упустил тот момент, когда в беседу Марины и пана Станислава включились остальные – немногословный пан Доманский, экспансивный князь Радзивилл и резкая в суждениях, темноволосая и темноглазая «ведьма» Эльжбета Радзивилл. Ему пришлось приложить некоторые усилия, чтобы понять, что Марина и насмешница Эльжбета втянули в рассуждения о литовских князьях, ставшими польскими вельможами, всех, не исключая меланхолически настроенную Елену Верех.

Прислушавшись к разговору, боярин еще больше нахмурился. В данный момент беседа плавно перешла к младшим представителям трех королевских дворов Польши. Обсудив достоинства и недостатки мазовецких принцев, молодежь заговорила о младшем племяннике короля, стремительно начавшем восхождение при польском дворе князе Острожском, кузене и друге Эльжбеты и Карла Радзивиллов, с которым они вместе росли.

– Не спорю, Станислав, у тебя есть особые причины не любить Острожского, – посмеиваясь, заметила Эльжбета, выразительно посмотрев на брата. – При всем этом, ты должен согласиться, что он сделал просто головокружительную карьеру при польском дворе.

Пан Тенчинский презрительно усмехнулся, чванливо поправил прядь волос надо лбом и посмотрел на заинтересованно разглядывающую выражение досады, появившееся на его лице, боярышню Марину.

– Карьеру? – сквозь стиснутые зубы процедил он. – Он обязан расположению короля только усилиям своей матери и покойной королевы! Без них он бы так и остался мелким литовским князьком и сидел бы в своем литовском болоте до скончания века. Он ничем не лучше всех остальных!

Эльжбета сверкнула своими цыганскими темными глазами, и алые губы ее растянулись в насмешливой улыбке.

– Ты лукавишь, Станислав, – поддразнила его она. – Даже если отнять у моего кузена все остальные его достоинства, ты должен признать, что он замечательно умен и удачлив.

– Он просто невыносимый, самовлюбленный тип! – безапелляционно заявил пан Тенчинский, словно подброшенный невидимой пружиной, вскакивая с лавки. – А после смерти королевы, когда Ягайло неизвестно за какие заслуги приблизил его к себе, он стал еще хуже! При его смазливой наружности, он любимец всей женской половины семейства его величества, ему покровительствует княгиня Плоцкая, княгиня Анна-Данута, и даже новая королева!

– Смазливой наружности? – меланхолически переспросила боярышня Елена. – Он что же, красивее вас, Станислав?

На мрачном лице пана Радзивилла, втайне питавшего пылкие чувства по отношению к боярышне Марины, впервые отразилось некое подобие удовольствия.

– Ну что вы! – тут же с готовностью отозвался пан Доманский. – Красивее пана Станислава никого в Польше нет!

– И умнее, – впервые подал голос пан Радзивилл.

Боярин Верех совсем развеселился. Пан Тенчинский оскорблено поджал свои красивые пухлые губы, и демонстративно не отвечая на невежливые выпады со стороны литвинов, снова обратился к боярышне Марине, начав рассказывать ей очередную байку.

– Вы были когда-нибудь в Плоцке? – осмелился спросить пан Доманский у светловолосой синеглазой сестры боярышни Марины, Елены, которая понравилась ему с первого же взгляда, когда их представили друг другу вчера утром, и в присутствии которой он робел, как мальчишка.